статья Михаила Ведерникова о Революция 1917 г. и чешско-словацкий вопрос в России

vedernikovProfile_136x185_012136164-(1)В третьем номере чешского интернет-журнала «Русский вопрос» за 2017 год опубликована статья Михаила Ведерникова «Революция 1917 г. и чешско-словацкий вопрос в России». События Первой Мировой войны предоставили возможность малым народам, не имевшим на тот момент своей государственности, начать борьбу за её обретение. Чехи и словаки выступили в авангарде этого движения. Уникальность их участия в сопротивленческой деятельности заключалась в том, что эпицентр сопротивления империи Габсбургов был расположен не на территории самого государства, а в регионах, где существовали значительные чешско-словацкие колонии, сформировавшиеся задолго до начала мирового конфликта. 

РЕВОЛЮЦИЯ 1917 Г. И ЧЕШСКО-СЛОВАЦКИЙ ВОПРОС В РОССИИ

By Михаил Ведерников | научный сотрудник Центра Вишеградских исследований Института Европы РАН, Российская Федерация | Issue 3, 2017

  1. Начало Первой мировой войны и рождение чешского вопроса в России

События Первой Мировой войны предоставили возможность малым народам, не имевшим на тот момент своей государственности, начать борьбу за её обретение. Чехи и словаки выступили в авангарде этого движения, заявив о готовности добиваться уничтожения Австро-Венгрии. Уникальность их участия в сопротивленческой деятельности заключалась в том, что эпицентр сопротивления империи Габсбургов был расположен (в силу множества причин социально-политического характера) не на территории самого государства, а в регионах, где существовали значительные чешско-словацкие колонии, сформировавшиеся задолго до начала мирового конфликта. Особую роль в развитии национально-освободительного движения заняли русские чехи, которые уже в июле 1914 г. заявили о необходимости вооруженной борьбы против «двуединой монархии».

Говоря о русских чехах, численность которых к 1914 г. приблизительно достигала 100 тыс. человек, мы подразумеваем, прежде всего, этнических чехов, получивших гражданство Российской империи, а также подданных Австро-Венгрии, проживавших на момент начала войны на её территории. Их эмиграция в Россию, начавшаяся в 1860-е гг. была следствием разнообразных социально-экономических, политических и культурных факторов, действовавших в то время как в Австро-Венгерской, так и Российской империях[1]. Особые условия нахождения чехов вдали от родины привели к значительной трансформации их ментального образа, к серьезным мировоззренческим изменениям; позволили радикально и более резко высказываться о будущем своей родной земли.

Российские власти одобрительно восприняли намерение чехов выступить против Габсбургов и удовлетворили их прошение о формировании Чешской дружины (12 августа 1914 г.), национального воинского формирования, на базе которого впоследствии должна была быть образована Чешская армия. В обстановке динамичного наступления на фронте, ожидания быстрого вступления русских войск в восточные пределы Словакии имперские власти рассчитывали на использование этой военной структуры в случае начала восстания в землях Австро-Венгрии.

Помимо военной части решения чешского вопроса российские власти способствовали политическому оформлению чешского присутствия в России. После двух аудиенций чехов у императора Николая II, был сформирован сначала Совет чехов в России (сентябрь 1914 г.), а затем Союз чешских (чешско-словацких) обществ в России (февраль 1915 г.). Важно отметить, что эти достижения во многом были обусловлены продвижением русской армии на Юго-Западном фронте[2].

Вручение в руки чешских деятелей компетенций по созданию и функционированию первого отряда чешских вооруженных сил, несмотря на свою практическую значимость, углубило внутренние разногласия в земляческом сообществе. Признание идеи создания армии как необходимого условия для обретения независимого статуса Чешских земель не стало основополагающим принципом. Среди чешской репрезентации начался процесс дифференциации.

Изначально это проявилось в неофициальном разделении полномочий среди чешских колоний. Так, киевские чехи, ввиду близости к театру военных действий, обратили пристальное внимание на коммуникацию с представителями Киевского военного округа, Ставки. Петроградцы, учитывая нахождение в столице империи, имели доступ к гражданским политическим службам. Акцент был сделан на социально-политические аспекты движения. Проводились мероприятия, направленные на облегчение положения чешских и словацких соотечественников, которые волей судьбы были подвергнуты различным ограничениям ввиду присуждения им статуса «подданных вражеского государства».

Необходимо подчеркнуть, что оба обозначенных направления, условно называемых «военное» и «политическое», не были сконцентрированы исключительно на одном виде деятельности. Более того, они, явно соперничая друг с другом, пытались расширить сферу влияния и взять полноту власти в собственные руки. Таким образом, можно сказать, что этот  дуализм не был предопределен географическим нахождением того или иного центра, хотя, безусловно, это обстоятельство и сыграло свою роль.

Возникшая децентрализация руководства получила более четкий вид по мере институционализации чешских политических органов и появления Союза чешских (чешско-словацких) обществ. В нем возникли Военная комиссия и Правление Союза. После февральского съезда в Москве (22-26 февраля 1915 г.), когда руководство Союзом было передано в Петроград, а Военной комиссией – в Киев, произошло углубление кризисных настроений в чешском сообществе.

Можно утверждать, что до этого момента развитие чешского движения, несмотря на частые сотрясения, проходило по восходящей линии. Этому способствовало победное шествие российских войск. В свою очередь, после мая 1915 г., Горлицкого прорыва немецких войск в Галиции, в результате которого русские достижения предшествующих месяцев были практически потеряны, чешское общество было поставлено перед фактом серьезных перемен. В это время российские власти потеряли интерес к проекту формирования Чешской армии. Возможность её создания в том виде, в каком настаивали чехи, оказалась под серьезной угрозой. Рубежной чертой стал июнь 1915 г., когда чешское общество было проинформировано об отклонении проекта Союза о формировании Чешского войска из военнопленных[3].

Петроградское Правление четко осознало этот сдвиг в политической конъюнктуре. Оно активизировало действия, направленные на поддержание интереса к чешскому вопросу, понимая, что от позиции дипломатических и военных чиновников зависело продвижение проекта. Особенно в этом преуспела Военная комиссия. Заявляя о собственном автономном положении, её представители (В. Вондрак, Л. Тучек) упорно продолжали контактировать с высокими инстанциями отчасти за спиной петроградцев. Очевидно, что подобная тактика в глазах российских официальных лиц трактовалась в невыгодном свете для чешского движения.

Оценивая деятельность первого Правления Союза чешско-словацких обществ, следует отметить, что его неудачи были связаны, прежде всего, с общей атмосферой, царившей в российском обществе. Они мало зависели от компетентности руководства организации. Тем не менее, на смену петроградцам пришли киевляне. Их успех на втором съезде Союза в Киеве (13-20 апреля 1916 г.) был обусловлен общим неудовлетворительным положением движения чехов и словаков в России. Неурядицы в отношениях между политическими группировками, борьба за доминирующее положение в земляческом обществе, нежелание Военной комиссии подчиниться Правлению Союза требовали урегулирования. Это вело к осознанию необходимости перемен в руководстве. Вдобавок киевляне применяли политические технологии, нацеленные на создание политических блоков против своих конкурентов.

Первые три месяца деятельности киевлян, которые объединили в своих руках как Правление Союза, так и Военную комиссию, были отмечены значительными успехами. Ещё в начале апреля правительство пообещало приступить к освобождению военнопленных-славян. Более того, император предварительно одобрил проект создания Чешского войска. Необходимо отметить, что продвижение чешских инициатив проходило на фоне подготовки и проведения Брусиловского прорыва (22 мая – 7 сентября 1916 г.), что указывает на  утилитарное использование властями чешского вопроса.

Между тем, российские чиновники, осознавая опасность размолвок между Петроградом и Киевом, информация о которых постоянно просачивалась на страницы периодической печати, весной 1916 г. приходят к заключению о необходимости выведения чешского вопроса из компетенций земляческого сообщества и его подчинения имперским политическим структурам. Помимо прочего, укрепление авторитета заграничных чешско-словацких организаций также вызывало настороженность и желание перенести центр тяжести движения на российскую почву.  К этому времени относится появление в России депутата австрийского рейхсрата Й. Дюриха.

Прибыв изначально в Россию в качестве представителя парижского Чешско-Словацкого Национального совета (ЧСНС) для обсуждения вопросов об организации самостоятельного чешско-словацкого войска, делегат в скором времени подпал под сильное влияние местных настроений. Он вошел в тесный контакт с МИД и чешскими политиками консервативно-монархического толка (С. Коничек, Ф. Дедина, В. Зивал).

Дипломатическое ведомство рассматривало его фигуру в качестве действенной альтернативы лидеру заграничной акции Т.Г. Масарику. С ним связывали надежду на создание Чешско-Словацкого Народного совета как антипода ЧСНС в Париже. Однако дебаты по поводу его учреждения всколыхнули не только чешское общество, но и российскую общественность. Она выступала против прямого вмешательства в дела «дружественного славянского народа». Более того, поставленная перед Дюрихом задача уменьшить разногласия среди чешской политической репрезентации не была решена, раскол приобрел необратимые последствия.

Усиливающиеся контакты русских чехов с заграницей вызывали особые опасения в дипломатическом ведомстве. Однако МИД вплоть до 1916 г. не предпринимал попыток играть на опережение с целью ослабления авторитета Т.Г. Масарика. Более того, реакция в здании у Певческого моста в виде организации Народного совета во главе с Й. Дюрихом свидетельствовала об отсутствии в стенах министерства четкого долгосрочного плана относительно чешско-словацкого вопроса. Помимо прочего, многое зависело от руководителей ведомств, их личной позиции по отношению к славянскому вопросу вообще.

Невозможно представить, какую трактовку получил бы чешский вопрос, если бы не произошла Февральская революция. Однако необходимо признать, что в ходе государственного переворота, в результате которого была свергнута монархия, и начат процесс сползания империи в «хаос и анархию», для чехов появились условия, чтобы освободиться от растущей опеки имперских политических структур.

  1. Февральская революция и её влияние на чешский вопрос

В конце 1916 – начале 1917 гг., по воспоминаниям современников, Россия находилась в ожидании решительных изменений как во внутренней, так и во внешней политике. Никто, однако, не мог предположить, что февральский кризис, изначально не предвещавший катастрофических потрясений, приведет к свержению династии Романовых[4]. В.В. Шульгин, один из лидеров Прогрессивного блока Государственной думы, принимавший отречение Николая II, видел причину революции в «атрофированной воле и мистическом упрямстве» царя.

Также он указывал на конфликт российского парламента с троном в «вопросе о назначении министров, которые не были способны на решение стоящих перед Россией задач»[5]. Люди, вовлеченные в низложение монархии, свои действия рассматривали «совершенно необходимыми», поскольку полагали, что без их вмешательства война не была бы доведена до победного конца[6]. Как отметил историк И. Савицкий, после падения дома Романовых произошла невообразимая вещь – «все монархисты исчезли, и у царя не осталось ни одного защитника». З. Рейман, свидетель петроградских событий, объяснение такому поведению находил в том, что режим себя полностью скомпрометировал и был до основания прогнившим[7].

Чехи с громадным воодушевлением восприняли эту новость и после первых же известий о произошедшем перевороте заявили о поддержке революции. Более того, различные группировки начали соревноваться в выражении почтения и уважения новым властям. 3 марта председатель Союза В. Вондрак направил председателю Совета министров Г.Е. Львову письмо, в котором приветствовал «доблестных спасителей родины», которые вырвали у немцев, заклятых врагов славянства, последнюю надежду на победу[8]. Говоря о засилье германского элемента среди прошлого правительства, он намекал на императрицу, «могущественную покровительницу», которая потворствовала процветанию подобных настроений. По этому поводу Вондрак замечал, что чешское общество «давно бы имело вместо бригады корпус», если бы не упорное сопротивление со стороны властей старого режима, более двух лет тормозивших организацию чешско-словацкого войска[9]. Со стороны Временного правительства он просил признать чехов и словаков дружественным народом и дать ему право и возможность самоорганизации. Единственным вождем чешско-словацкого движения Союз признавал Т. Г. Масарика.

Февральская революция и падение самодержавия предоставили политикам широкое поле для деятельности. Теперь, в новых условиях, учитывая дружеские отношения с новым министром иностранных дел П.Н. Милюковым, чехи могли рассчитывать на поддержку правительственных кругов. Тем не менее, их выступления и заявления этого времени свидетельствовали, что они по-прежнему пытались облечь старые идеологемы в новую оболочку. Царизм, созданные им политические институты, с которыми, по мнению Т.Г. Масарика, связывалось большинство нерешенных проблем российского общества, канули в лету.

Одновременно должно было углубиться очищение государственного организма. Лидер реалистов считал, что за политическим последует национальное освобождение. В результате разумных административных реформ будут созданы условия для свободного экономического развития без эксплуатации. По его мнению, ввиду сильной взаимосвязи России и Европы политическое освобождение зависело от торжества демократических принципов в странах-противницах. По этому поводу он писал: «Именно вся история России от Петра Великого документирует влияние идей и институций Европы на Россию. Поэтому не входит в интересы демократической России, каким бы то ни было образом, укреплять царизм Австро-Венгрии и Германии, который хуже царизма российского, ибо он для своих завоевательных целей пользуется не только насилием, но и наукой»[10].

Масарик воспринимал русскую революцию как начальный этап, первый шаг на пути процесса обретения независимости угнетенными народами Европы. В письме Милюкову он с уверенностью заявлял – «славянский вопрос решен». После того, как произошла «прекрасная русская революция… Россия имеет полное право освободить славян от немецко-мадьяро-турецкого ига». Существование России, не обремененной оковами царизма, было бы сильным ударом по пруссачеству и пангерманизму. А главное, был вынесен «смертный приговор иезуитскому государству Австро-Венгрия, злейшему врагу всех славян»[11].

В письмах российским политикам Масарик не скупился на восторженные слова касательно русофильства и славянской взаимности, проявившихся у чешского народа во время мировой войны. Он отмечал, что «чехи всегда любили русский народ, и мы объединились с нашими славянскими братьями против общего врага». В письме военному министру А.Ф. Керенскому председатель ЧСНС отмечал, что «чешско-словацкий народ был и есть русофильский, не по причинам националистического шовинизма или империализма, а из чувства народной обязанности содействовать освобождению всех славян»[12]. Он отмечал, что объяснение подобным чувствам можно искать в гуманистической подоплеке.

В переписке с М.В. Родзянко, председателем Временного комитета Государственной думы[13], он делал отсылку к известным чешским будителям – великим славянским учителям. Тем самым подчеркивалась приверженность чешского народа к славянофильским идеям на протяжении долгого времени. По мнению Масарика, после событий февраля 1917 г. «величие славянства, выражавшееся до этого в географическом многообразии, обрело свое воплощение в величии духовной культуры»[14].

Падение самодержавия привело к корректировке некоторых заявлений Масарика, сделанных в начале войны. В статье «Россия: от теократии к демократии» (март 1917 г.), он отказался от собственного же утверждения, что Россия вступила в войну из-за желания защитить притесненных сербов. На этот раз он подчеркивал, что участие Российской империи в войне не было обусловлено намерением отстоять интересы славян. Он писал, что «прежняя Россия проводила не славянскую политику в интересах отдельных народов, а наоборот империалистическую, которая служила исключительно интересам самой восточной империи»[15].

Что касается задач, вставших перед новым правительством, то Масарик указывал на общность целей и интересов славянских народов. По его мнению, новой власти следовало рассматривать сотрудничество с ними как возможность к «расширению сфер политического влияния на Западе, поскольку славяне делали из России более европейскую державу»[16].

Свержение царского режима, по убеждению лидеров чешской заграничной акции, актуализировало чешский вопрос, выдвинув его из разряда мало обсуждаемого в категорию насущного, первоочередного. Э. Бенеш под впечатлением от событий писал, что Россия своей революцией оказала огромную помощь угнетенным народам. Он отмечал, что в новых условиях произошедшего западная дипломатия уже не могла отвернуться от решения чешского вопроса. Появились «непреодолимые силы, наполненные новой идеологией и моралью, которые санкционировали движение в сторону чехов и словаков»[17]. Таким образом, принцип самоопределения народов, один из компонентов идеологии их движения, выдвигался чешскими лидерами национального движения на первый план.

Заявления русских чехов звучали в унисон с высказываниями соотечественников на Западе. На совместном заседании активистов чешско-словацкой колонии в Москве говорилось о необходимости перенести пример российской революции на австро-венгерскую почву. Восхищаясь победой «народного представительства», чехи говорили, что русские были первопроходцами и претворили в жизнь «чешский общегражданский идеал». Между тем, и на этот раз их заявления укладывались в контекст пророссийского направления.

В этой связи любопытно сравнить их высказывания, произнесенные осенью 1914 г. во время «незабываемой» аудиенции у Николая II. Тогда они говорили о «свободной независимой короне св. Вячеслава в лучах короны Романовых»[18]. На этот раз московские чехи и словаки заявляли о желании, чтобы «в лучах свободы русского народа засверкали проблески вольности всей чехословацкой нации»[19]. Таким образом, чехи и словаки возлагали большие надежды на обновленное российское государство, рассматривая его гарантом, провозвестником будущей чешско-словацкой независимости.

Военнопленные, опыт взаимодействия которых с российскими властями очень часто был омрачен непониманием и откровенным пренебрежением их пожеланий и требований, с воодушевлением встретили известия о революции. В произошедших переменах они видели перспективу не только изменения отношения чиновников к пленным, но и возможность последующего освобождения. Чех К. Стюгл в своих воспоминаниях описывал надежды на победу славянства в войне и дальнейшее обретение свободы и независимости. Он отмечал, что обстановка первых дней свидетельствовала об улучшении положения в лагерях[20]. Также военнопленные возлагали большие надежды на умиротворение взаимоотношений между чехами, разделенными глубокой пропастью на «демократический чешский народ, находившийся в лагерях» и «поклонников русской реакции в Киеве»[21].

Маркером, который обозначил этот разрыв, был Й. Дюрих. К этому времени относится заметное изменение восприятия результатов его работы в империи. Прежде всего, в рядах военнопленных смещаются критерии оценки его деятельности. Если изначально в нем видели защитника чешских интересов и организатора войска, то после революции его стали открыто называть «политическим импотентом». Особую роль в формировании подобного отношения к некогда «единственному и абсолютному» представителю чехов и словаков в России сыграла массированная информационная кампания на страницах чешских изданий.  С. Коничек отмечал, что противники Дюриха, признававшие его Народный совет до февраля 1917 г., не брезговали никакими средствами, «подчинившись общему партийному насилию»[22].

В то же самое время можно отметить стремление киевского Правления примириться с петроградской оппозицией, забыть личные конфликты на благо общего дела. В свою очередь, петроградцы, ощущая выгодность ситуации, не преминули ей воспользоваться, чтобы обрушить поток обвинений в сторону действующего Правления в Киеве. В опубликованном воззвании, адресованном «всем чешско-словацким обществам, объединенным в Союзе, и всем чехам, в особенности военнопленным», говорилось о моральном и материальном разложении деятельности Союза и подрыве Дюрихом всей чешско-словацкой акции в России. Помимо обвинений в развале Союза в документе указывалось на целенаправленную работу Правления по разделению чехов и словаков на западников и славянофилов, что отрицательно воздействовало на положение чешского вопроса в глазах российской общественности[23].

Агитация против Дюриха и Правления возымела успех. В редакцию газеты «Чехословак», в правительственные учреждения, российским общественным деятелям поступило значительное количество писем. В них говорилось о том, что большие надежды, возложенные на Дюриха, не были оправданы, а ожидаемого успокоения в политическом лагере не наступило. Авторы сходились во мнении, что следовало обвинять систему, поскольку личности, появившиеся на горизонте чешской общественной жизни, были её продуктом[24]. В сообщении министру иностранных дел Милюкову от пленных чехов и словаков, находившихся в лагерях Тюмени, говорилось о выражении порицания Дюриху, о «его фальсификации общественного мнения посредством Народного совета». Они просили признать политическое руководство ЧСНС и разрешить учреждение его отдела в России с участием представителей военнопленных[25].

В этой связи Милюков согласился с мнением о нежелательности работы органа, создание которого было инициировано старым правительством. 22 марта он направил в МИД, МВД и Военное министерство письма о необходимости прекращения деятельности Народного совета и отмене его устава[26]. 6 апреля и.д. начальника Генштаба Аверьянов в ответном письме сообщал, что его ведомство не видело препятствий к закрытию этого совета, поскольку он не мог «служить органом, объединяющим интересы всех находящихся в России чехов и словаков и являться представителем последних». 13 апреля последовало окончательное решение МВД о ликвидации «совета Дюриха»[27].

Однако Й. Дюрих все ещё питал иллюзии о возможности сохранить свое положение. С этой целью им была опубликована листовка под названием «К чешскому обществу». В ней он выступил в защиту своего имени и достоинства, опровергал факты, изложенные на страницах чешских СМИ. Прежде всего, он попытался оправдаться и заверить читателей, что он не пользовался субсидиями российского правительства. Более того, он говорил о получении Т.Г. Масариком финансовой помощи от английского правительства, которая предоставлялась ему в виде жалования на университетской кафедре.

Й. Дюрих, указывая на свое независимое положение как никому прямо не подчиненного посланника чешского народа с неограниченными полномочиями, называл членов ЧСНС «самозванцами»[28]. Риторика его выступлений и заявлений весной 1917 г. свидетельствовала об отсутствии у него каких-либо здравых доводов, которые могли оправдать его в глазах чешского общества.

Аргументы, остававшиеся в его арсенале, представляли собой выпады в адрес других лидеров чешско-словацкой заграничной акции. В письме Верховному главнокомандующему М.В. Алексееву он умалял достоинства Масарика, указывал на его непопулярность в чешском обществе, свидетельством чего было якобы случайное прохождение его партии в рейхсрат. М. Штефаника он называл натурализованным французом, который не был на родине 12 лет. Видных петроградских деятелей Б. Павлу и Й. Клецанду он причислял к австрофилам, а Й. Орсаг являлся «мадьяроном», состоявшим в дружеских связях с австрийским шпионом Прохазкой.

Однако к этому времени Дюрих был уже скомпрометирован, его доводы не были услышаны. Вокруг него оставались только те кто, как и он, были обязаны царскому режиму своим временным успехом. В. Вондрак, который поддерживал участие Союза в Народном совете, после революционных событий отмежевался от Й. Дюриха и его последователей, которые и прежде не вызвали у него положительных эмоций[29].

Как отмечает Е. Фирсов, В. Вондрак в марте предпринял попытку взять на себя бразды правления всем движением чехов и словаков в России в противовес ЧСНС[30] В обращении к Временному правительству от 12 марта председатель Союза помимо того, что призвал освободить из плена славян, подтвердить право чехов образовать чешско-словацкое войско, он ходатайствовал признать за чехами и словаками права «союзного и дружественного России народа» и право на государственную самостоятельность[31].

Масарик, недовольный подобным самоуправством В. Вондрака, направил ему телеграмму с категоричным возражением. В ней он призывал работать в пределах имевшихся у него полномочий. Он указывал на невозможность признания чехов в качестве «равного союзника» воюющих держав, поскольку это привело бы к появлению такого же требования со стороны других славянских народов. Он отмечал важность предварительного согласования такого круга вопросов с представителями стран Антанты, подчеркивал подчиненное положение Союза по отношению к ЧСНС. В таком контексте эта организация должна была ограничить свою деятельность исключительно вопросами, касающимися чехов и словаков в России.

Выход за рамки консульских и административных компетенций допускался только после проведения переговоров с руководством ЧСНС. Первоочередной задачей было укрепление дисциплины внутри чешского лагеря, что было осуществимо только при сотрудничестве с петроградской оппозицией. В телеграмме Масарик уделял значительное место вопросам, относящимся к взаимодействию с новым правительством. Он предостерегал Правление от попадания в финансовую зависимость от государственных учреждений, как это произошло в случае с Дюрихом, который нанес вред не только киевскому Правлению, но и всему чешскому движению[32].

Помимо того, что Масарик ограничил Правление Союза в действиях.  Оно встретило поток критики со стороны «Чехословака». Его авторы не скупились на выражение негативной позиции. Журналисты сравнивали Правление со злейшими представителями российской бюрократии, указывали на его полную ответственность за неудачи чешского движения в империи[33].

Более того, военнопленные, попечение и забота о которых ставилась во главу деятельности киевского Правления, из-за значительной задержки в их освобождении стали воспринимать В. Вондрака и его приближенных в качестве главных виновников нерешенности этого вопроса. Интересно замечание военнопленного Й. Бейла, отражавшее распространенное суждение о  том, что Вондрак специально препятствовал созданию армии[34]. Воспоминания чеха Б. Боучека свидетельствуют о сформировавшемся подозрительном отношении  к русским чехам вообще. По его утверждению, они «не были в Чехии, чешский народ не знали, смотрели на прибывших с запада соотечественников глазами русского человека»[35].

Кроме того, он полагал, что «можно было сомневаться в их искренности, поскольку они обращались с военнопленными как русские бюрократы»[36]. Приведенные примеры свидетельствуют, что после революции между чехами все шире распространялись настроения, которые имели хождение в среде военнопленных и военнослужащих. В этой связи характерен тот факт, что, во время выборов делегатов на третий съезд Союза, на заседании в Обществе Я.А. Коменского из 22 мандатов 12 было предоставлено военнослужащим, 5 военнопленным и только 5 русским чехам. Действующий председатель В. Вондрак был избран в качестве запасного участника съезда[37]. Вряд ли в предшествующий период была возможна такая ситуация.

Временное правительство настороженно относилось к киевскому Правлению, члены которого, в глазах его представителей, были скомпрометированы контактами с царскими властями. Тем не менее, в письме военному министру А.И. Гучкову Милюков сообщал, что не видит препятствий в вербовке Союзом военнопленных для пополнения войсковых частей. При этом он указывал на необходимость участия в этом деле военного ведомства. Кроме того, набор должен был производиться среди «приверженцев влиятельных политических партий – реалистов, младочехов и народных социалистов, руководимых Масариком, Крамаржем и Клофачем».

На недоверие Милюкова к Правлению указывало его замечание о приостановке решения всех важных чешско-словацких вопросов до приезда в Россию Т.Г. Масарика[38]. Вдобавок представители Генштаба в письме МВД подчеркивали необходимость ограничения деятельности Союза исключительно организацией набора добровольцев, исключив возможность формирования ими «самих войсковых частей». Они говорили, что право  проверки благонадежности следовало изъять из полномочий Союза и предоставить тому центральному органу, на который предполагалось возложить обязанности представительства чехов и словаков в России[39].

Более того, проект нового устава Союза, предложенный Вондраком на рассмотрение, вызвал особое недовольство МИД и Военного министерства. Протесты вызвал пункт, касающийся целей и задач Союза. Он учреждался «для содействия созданию самостоятельного чешско-словацкого государства на основании полного равноправия и координации этих двух братских народов»[40].

Тон высокопоставленных чиновников свидетельствовал о желании, с одной стороны, содействовать продвижению чешского дела в России, но, с другой, помощь могла быть оказана только тем чехам и словакам, которые вызывали доверие. Особые надежды связывались с предстоящим съездом Союза, где должны были быть обозначены новые ориентиры чешско-словацкого движения, сформированные после Февральской революции.

Стремление киевского Правления увеличить численность чешско-словацких воинских частей было встречено властями с подозрением и отклонено. Резолюция на докладной записке Вондрака от 23 марта гласила о решении военного министра не образовывать никаких войск, а «дать специалистов на заводы для работ на оборону»[41].

Тем не менее, благодаря вмешательству М.В. Алексеева, который поддерживал проект расширения чешских частей, 24 марта в Совете министров удалось утвердить положение о формировании Чешского войска[42]. Набор добровольцев был всецело предоставлен признанному правительством центральному органу, «объединяющему представительство чехов и словаков в России», а само формирование было сосредоточено в руках Особой военной комиссии во главе с Я. Червинкой при штабе Киевского военного округа[43]. Несмотря на формальное разрешение расширения воинских частей, в действительности, дело не сдвинулось с места до мая 1917 г. А. Клеванский считает, что чехам противодействовали местные военные власти, а также промышленники и землевладельцы, министерство промышленности и торговли, которые считали, что военнопленные были более полезны на работах, нежели на фронте[44].

Таким образом, можно сделать заключение, что Правление и все его значимые инициативы после событий, последовавших за падением монархии, утрачивали поддержку как со стороны земляков, так и правительственных ведомств. В такой обстановке они подошли к третьему съезду Союза чешско-словацких обществ, который прошел с 23 апреля по 1 мая 1917г. в Киевском университете имени св. Владимира и Коммерческом институте.

Действенную инициативу в работе съезда взяла на себя новая сила – военные и военнопленные[45]. Уполномоченные  от войска были представлены 141 делегатом, пленные выставили 86 представителей.  Делегация колонистов составляла меньшинство – 55 членов. Делегаты от военнопленных представляли 335 объединений[46], в которые было записано 22890 чехов и словаков. Обществ, представлявших колонистов, было 20. Общее количество их членов составляло 5127 человек. Самым крупным объединением был Чешский комитет в Москве, состав которого насчитывал 772 человека; общество Я.А. Коменского в Киеве – 564; Чешско-словацкое общество в Москве – 313; ЧВО в Петрограде – 285; Чешско-словацкая беседа – 219[47].

В статье «С киевского съезда» её автор (судя по содержанию, участник всех форумов) выделил различие между двумя прошедшими и новым съездом. Первый съезд в Москве имел характер демонстративный. На нем всей общественности были показаны правильность и справедливость чешских требований. Второй съезд стал «могилой в борьбе славян» за политическую свободу, «осквернением революционного движения». Что касается третьего, то он должен был ознаменовать триумф «воли народа», поскольку в нем были представлены все «компоненты жизни» чехов в России. Характеризуя прошедшие съезды, автор говорил: «Два съезда были трибуной, где мы могли говорить как представители землячества, на третьем же мы будем выступать как единый народ»[48]. Отмечая объединительный дух мероприятия, где чехи и словаки «соединились в одно, уже неразрывное целое», участники съезда называли его Чешско-Словацким национальным съездом.

Настроения внутри чешского лагеря накануне открытия съезда были взбудоражены выходом в свет нескольких статей в газете «Чехослован» за авторством В. Вондрака. В них председатель Союза пытался выставить в более выгодном свете деятельность киевского Правления. Поддержку линии Дюриха он объяснял политической необходимостью, которая исходила из заключенного в августе 1916 г. Киевского соглашения. В этом контексте он указывал на причины, которые привели к появлению затруднений, не позволивших развернуть освобождение военнопленных на должном уровне[49]. П.Макса в ответе Вондраку, опубликованном на страницах «Чехословака», указывал на иллюзорность проделанной киевлянами работы. Подчеркивая отсутствие самокритики у главы Союза, он писал, что подобные статьи являлись «памятником беспомощности Правления», демонстрировали его поверхностность, безграмотность и безрезультативность[50].

В день открытия съезда на страницах нового независимого издания «Революце», финансируемого В. Вондраком и Й. Йиндржишеком, появился сатирический фельетон Я. Гашека «Клуб чешских Пиквиков». Автор активно поддерживал киевское Правление и выступал против петроградского меньшинства и его сторонников в Клубе сотрудников Правления из военнопленных. Фактически им были созданы сатирические портреты некоторых деятелей оппозиции[51].

Председателя Клуба сотрудников Халупу Гашек называл «провинциальным буржуа», который в России «проводил политику игроков в кегли, находившихся в мире иллюзий, будто они политики, и старавшихся внушить эти россказни широким общественным кругам». Доктора Патейдла он именовал «Дон Кихотом», доктора Куделу – «политическим шарлатаном», который извращал факты и пропагандировал разнообразную ложь. В таком же ключе Гашек обрисовал духовный облик и других руководителей Клуба – Шебы, Папоушека, Фишера[52]. В произведении также красной нитью проходит мысль о неблагодарности сотрудников Клуба по отношению к русским чехам. Дерзкий выпад не остался незамеченным. Я. Гашек был на несколько дней арестован, исключен из «Чехослована» и затем отправлен на фронт[53].

Короткая сатирическая заметка, которая должна была показать читателям, в особенности, военнопленным, неприглядные стороны петроградского центра чешского движения, не возымела успеха. Её эффект был противоположным ожидаемому. Военнопленный Й. Бейл писал о появлении чувства стыда после прочтения «Клуба чешских Пиквиков». Он был возмущен тем, что Гашек позволил себе столь грубые ругательства и безосновательные обвинения в адрес пленных и их представителей[54]. Сотрудник «Чехословака» назвал первый номер нового издания «страшным документом», который стал агитационной листовкой против «победной силы народа», представленной на съезде военнопленными, добровольцами и порядочными колонистами[55].

Причины нервозной атмосферы крылись в широком распространении недовольства Правлением. Революционные настроения военнопленных ещё больше его усиливали. Немаловажным обстоятельством было тесное сотрудничество некоторых представителей чешского лагеря с царскими властями.

Всё это накладывало отпечаток на характер принимаемых решений и саму процедуру проведения съезда. Наиболее одиозные лица, до Февральской революции  сотрудничающие со старым режимом, не были допущены до участия в собрании (Коничек, Цркал, Штепанек, Зивал). Более того, общество «Чешско-славянское единение» не было принято в Союз, поскольку с самого начала обозначило свою деятельность как «борьбу против Масарика». Члены этого объединения были обвинены в составлении доносов.

Изначально обсуждалась возможность приглашения Й. Дюриха для участия в дебатах, чтобы предоставить ему возможность ответить за собственные поступки. Поручик С. Чечек объяснял желание выслушать чешского депутата тем, что с ним были связаны «надежды сотен тысяч человек». В итоге возобладало мнение о недопустимости его присутствия на съезде[56]. Л. Тучек, которого некоторые чехи считали виновным в неудачах формирования Чешской армии, не видя перспектив в «чешских заседаниях», лично отказался от участия в них. В письме О. Червеному в середине апреля он писал об уходе из политики: «Я теперь начал по-настоящему жить, я отдыхаю единственно благодаря своим книгам»[57].

Маркером, который указывал на стремление организаторов исключить из повестки дня вопросы, касающиеся Союза, стало то, что доклад Вондрака о проделанной работе уходящего Правления был исключен из основной программы съезда. Фактически это означало полное дезавуирование правления Союза, трансформацию его роли в политических вопросах.

Так, появлялась потребность создания на территории России нового центрального политического органа, на который были бы возложены функции Союза. В таких обстоятельствах была выдвинута идея о формировании Отделения ЧСНС для России. Патейдл назвал четыре причины его существования. Первая, т.н. «психологическая», заключалась в важности единого национального органа, который был бы связан с ЧСНС. Весь ход войны показал, что отсутствие слаженных действий между тремя центрами движения вело к появлению разочарования в армейских рядах и среди военнопленных. Вторая причина, т.н. «правовая», была основана на признании ЧСНС съездом в 1916 г. в Киеве и Киевским соглашением. Третье обоснование Отделения, т.н. «политическое», Патейдл видел в том, что организация филиала ЧСНС дала бы в глазах российской и союзнической общественности более четкое представление об освободительном движении. Четвертый довод, т.н. «национально-политический», сводился к тому, что отделение стало бы мотивацией для земляков, сражающихся на стороне Австро-Венгрии, бросать оружие и переходить на сторону Антанты[58]. В общем потоке согласия 24 апреля была единодушно принята резолюция об учреждении «Отделения для России Чешско-Словацкого Национального совета» со штаб-квартирой в Петрограде.  Заместитель председателя был избран Б. Чермак (получил из 273 голосов 201)[59].

25 апреля был принят документ, согласно которому Союз лишался ряда важнейших полномочий, связанных с национально-политическими, военными, финансовыми вопросами и делами военнопленных. У Союза оставались в ведении гражданские дела чехов и словаков, «проживавших в России ещё до войны»[60]. В его обязанности входила забота об экономическом развитии чешско-словацких колоний, юридическо-правовой защите земляков, особенно в случаях получения компенсаций чехами и словаками, имущество которых пострадало во время войны. Несмотря на то, что резиденция нового Правления оставалась в Киеве, месте наиболее массового проживания чехов в России, состав нового руководства был полностью изменен. Председателем был избран доктор В. Гирса, заместителями В. Амброж,  В. Миллер[61].

Таким образом, можно отметить, что трансформация, которой подвергся Союз, разграничение полномочий между Отделением и Союзом низводила последний орган до положения рядовой инстанции, не претендующей на значительную роль в жизни чешского общества. Согласно постановлению финансовой комиссии Союз лишался права производить какие-либо сборы, его смета утверждалась Отделением. Союзу предоставлялась возможность совместной деятельности с Отделением по некоторым направлениям. Одним из таких стала пропагандистская работа, нацеленная на поддержание контактов с центрами российского общественного мнения, распространение информации о чешско-словацком освободительном движении как среди соотечественников, так и российской публики[62].

Ощутимое место на съезде отводилось вопросам, касающимся формирования Чешского войска. Придавая движению революционный характер, политики указывали на приоритетность исключения из него «русских граждан». П. Макса во время дебатов говорил, что «революция против Габсбургов при участии неавстрийцев не была бы революцией. Выступление же подданных Австрии против вассала – это поступок, это право, это аргумент»[63].

В резолюции комиссии по делам военнопленных от 28 апреля говорилось о «долге всех чехословаков», находящихся в лагерях, «присоединиться к освободительной борьбе». Не указывая ещё на всеобщую воинскую повинность, её составители проводили мысль о мобилизации всего чешского военного потенциала. 1 мая на собрании президиума Отделения был утвержден Организационный устав воинской комиссии. Перед ней ставилась задача «содействовать созданию и строительству чешско-словацкого войска в русской армии»[64]. З.С. Ненашева отмечает, что в этом документе было фактически заявлено о формировании независимой военной структуры в России[65].

Кульминационным документом съезда явилась политическая резолюция, в которой были озвучены основные цели и задачи, поставленные перед чешско-словацким движением. Прежде всего, было сделано заявление об отказе от какой-либо национальной автономии в рамках Австро-Венгрии. Государство Габсбургов было охарактеризовано как династическо-олигархическая империя, которая была в свое время создана для борьбы с нашествием турок. «Эту крепость, символизирующую политическую и религиозную реакцию», согласно решению съезда, следовало «расчленить». Только таким образом могли быть созданы основы для преобразованного мира и истинного демократизма.

Интересно отметить, что участники съезда высказывали слова поддержки «государственно-строительному инстинкту русского народа», поощряли «объединение украинцев в свободной России»[66].

  1. Нарастание кризиса в России и трансформация чешского вопроса

Надежды на расширение чешско-словацких частей натолкнулись на противодействие со стороны российских властей после назначения в мае на пост военного министра А.Ф. Керенского. В разговоре с одним чешским функционером он заявил, что чехи имели склонность к шовинизму и реакции, что для него как социалиста было недопустимо. Также он не поддерживал поступок подданных Австро-Венгрии, которые, «сдаваясь добровольно врагу, становились изменниками родного государства». По его мнению, чехи имели все возможности для организации революции у себя на родине[67].  Взгляды Керенского разделял назначенный после Февральской революции командующий войсками Киевского военного округа К.М. Оберучев. В секретном меморандуме Временному правительству он указывал на ненадежность чешско-словацких воинских формирований, существование которых противоречило международному праву[68]. Более того, он внес предложение распустить чешские добровольческие части, поскольку их наличие побуждало украинцев требовать создания украинской армии[69].

Ситуация начала меняться после приезда в Россию в ночь с 15 на 16 мая 1917г. Т.Г. Масарика. В письме Керенскому от 25 мая лидер реалистов просил министра продолжить набор в войсковые части, приостановление формирования которых «могло подкрепить общего с Россией врага». Также он просил заняться разработкой вопроса о переброске чешско-словацких частей во Францию, согласие на что к тому времени было получено от Главного управления Генерального штаба [70]. Это вмешательство возымело силу. На наш взгляд, не только из-за ссылок на русофильство чехов и словаков, но и, скорее всего, ввиду личной симпатии Керенского к персоне Масарика. Немаловажным обстоятельством была подготовка июньского наступления.  В этих обстоятельствах 13 июня генерал-квартирмейстер штаба армий Юго-Западного фронта Н.Н. Духонин отдал распоряжение «довести существующую Чешско-словацкую бригаду до штата 4-полковой стрелковой дивизии»[71].

Триумфом, подтвердившим боеспособность и потенциал чешских военных частей, стала битва у Зборова (19 июня), в которой 6 тыс. чехов и словаков, руководимые полковником В.П. Трояновым, захватили свыше 32 тыс. пленных, 15 орудий, потеряв при этом 150 человек убитыми[72]. Современники, оценивая значение этого события, отмечали, что Зборов внес решающий вклад в организацию Чешской армии, которая была непременным условием достижения свободы и независимости. Й. Кудела, уже после войны, писал: «До лета 1917 г. про наши политические цели и устремления мало кто мог догадаться и до их решения, вероятно, не дошло, если бы мы остановились на заявлениях государственно-правового и дипломатического характера. Однако все изменилось после Зборова, когда началась наша военная кампания, которая поставила нас на один уровень с воюющими народами»[73]. Необходимо отметить, что подобные суждения широко распространились в чешской межвоенной историографии, где вклад русских чехов в развитие национального движения определялся как незначительный.

Здесь свою роль сыграла, во-первых, очевидная недооценка их успешных политических инициатив, которые стали основой дальнейших достижений чешского движения. Во-вторых, весь политический процесс рассматривался, исходя из ситуации более позднего времени.

Важно отметить, что летнее наступление на фронте проходило в условиях усилившегося разложения российской армии, которое стало возможно после издания 1 марта приказа № 1, предписывавшего создание в воинских формированиях выборных комитетов из представителей «нижних чинов». В этой связи отменялось подчинение офицерскому составу, функции которого передавались избираемым органам. Также вводилось равенство «нижних чинов» с остальными гражданами, упразднялись звания. Последствием таких нововведений стал массовый исход из армии, дезертирство, разложение войска, призывы к незамедлительному заключению мира. Всё это вело к падению обороноспособности, что мгновенно сказывалось на успехах войска на полях сражений[74].

В таких условиях летом 1917 г. дисциплинированные чешские части на фоне слабеющей российской армии представляли весьма ценный материал для продолжения войны. Подобные обстоятельства привели Временное правительство к осознанию необходимости кардинального изменения отношения к чешско-словацким формированиям. 7 июля председателю Отделения ЧСНС для России Б. Чермаку было послано уведомление о согласии Ставки начать формирование второй Чешско-Словацкой дивизии[75].

Также было выдано разрешение на вербовку добровольцев в лагерях военнопленных. В Киевском военном округе были сосредоточены 300 эмиссаров, которые в дальнейшем были разосланы по всей России. Несмотря на многие трудности технического и хозяйственного толка[76], которые возникали в процессе привлечения добровольцев в ряды Чешской армии, к середине сентября в 1-й Чешско-Словацкой дивизии состояло около 14 тыс. человек, а во 2-й – 11 тысяч[77].

Нарастание кризисных явлений в российском обществе не могло не волновать чехов. Военнопленный Й. Бейл в мае 1917 г. высказывал сомнения в возможности сохранения достижений Февральской революции. Он писал: «Поскольку чудес не бывает, то получается, что Россия со своей добытой свободой и надеждами на прогресс для себя и всего мира потонет в анархии, организованной кучкой демагогов»[78]. Политические проходимцы, вставшие во главе государства, по мнению чеха, вне зависимости от убеждений, будь то правые или левые, в своем положении искали исключительно выгоду. Российская интеллигенция, которая могла взять в руки процесс возрождения страны, заняла выжидательную позицию и потеряла всякий контакт с народными массами. Как отмечал Бейл, русский народ после столетий гнета со стороны царского правительства и ввиду отсутствия должного образования был восприимчив к привлекательным лозунгам, и поэтому не мог «вывести корыстолюбивых политиканов на чистую воду»[79].

Несмотря на постоянный контакт руководства Отделения с российскими политическими кругами, нельзя говорить о безоговорочной поддержке их деятельности. Отсутствовала и определенность в их взаимоотношениях. Устав ЧСНС, поданный 11 июня в МВД, подвергся серьезной критике со стороны некоторых ведомств, участвовавших в утверждении этого документа. Представитель министерства юстиции в письме министру внутренних дел отмечал отсутствие в действующем законе «порядка открытия в России отделений политических организаций, учрежденных за границей». В этой связи он указывал на невозможность его регистрации[80]. Только благодаря личной протекции Милюкова, устав Отделения приобрел законную силу путем прямого предоставления «на уважение Временному правительству».

Можно говорить о том, что попытки чехов избавиться от ареола приверженцев Австро-Венгрии наталкивались на бюрократическую стену, вставшую между ними и русскими чиновниками. Вдобавок к этому агитационно-информационная деятельность в прессе встречала значительные препятствия. Сотрудник «Чехословака» считал, что, несмотря на значительные усилия чехов и словаков, направленные на ознакомление российской общественности с их целями и задачами в мировой войне, многие воспринимали их как представителей «националистическо-шовинистического движения» и сторонников сохранения Габсбургской империи[81]. Более того, чехам и словакам подчас приходилось напоминать о своем стремлении получить государственную самостоятельность. Масарик в письме к общественному деятелю В.И. Водовозову с возмущением писал о том, что последний в своей статье в газете «Воля народа», перечисляя народы, которые должны воспользоваться правом на самоопределение по итогам войны, забыл упомянуть «чехо-словаков»[82].

В обстановке распространения в российском обществе стремления к миру перед чехами была поставлена задача не допустить расширения пацифистских настроений в своей среде и в России в целом. Масарик, ведя правительственные переговоры, одновременно развернул в российской и чешской печати широкую агитационную кампанию против укрепления этой тенденции.

На страницах «Киевлянина» он призывал русских «преклониться перед памятью погибших чешских воинов» и продолжить борьбу за свободу[83]. Указывая на отсутствие реальной помощи от России, он подчеркивал, что такое отношение создавало пропасть между славянскими народами[84].

Недовольство чехов и словаков вызывала позиция русского революционного пролетариата, который «мечтал о заключении мира и братании с немцами, желал сохранения Австро-Венгрии». По мнению И. Метельки, автора статьи «Что ждем от русских социалистов?», данная точка зрения совпадала с интересами «эксплуататоров, австрийской бюрократии и венгерской аристократии» и ставила крест на создании независимого чешско-словацкого государства[85]. Популяризация таких взглядов в рядах российской армии, с представителями которой чехам приходилось непосредственно служить, вызывала опасение среди чешских политических деятелей, поскольку ставила под угрозу боеспособность Чешского войска.

Во второй половине 1917 г. чехам приходилось работать в обстановке стремительного сползания России в состояние хаоса и анархии. Активизация организованного чешского движения в империи проходила на фоне дезинтеграции государства.

Этот процесс был следствием распада всей системы управления страной. Демократизация армии, из которой летом 1917 г. потоком хлынули солдаты, нанесла непоправимый урон не только самому войску, но и всей государственной системе. Столкновение между петроградским правительством и Верховным главнокомандующим Корниловым, т.н. Корниловский мятеж (25-31 августа 1917 г.), было предостережением перед возможностью начала полноценной гражданской войны. Риторика выступлений чехов в эти дни была наполнена опасениями о возможности гибели России под тяжестью свалившихся на неё проблем.

Со страниц чешских изданий звучали слова к её поддержке, поскольку «безопасность родного дома зависела от силы и мощи единокровного соседа»[86]. Таким образом, чехи связывали успешное разрешение чешского вопроса со стабильным положением в стране, что было возможно при установлении прочного режима и укреплении армии[87].

 Важно подчеркнуть другой аспект, раскрывающий позицию руководства ЧСНС по отношению к текущим событиям в России. Масарик в письме командиру Чешско-Словацкой стрелковой бригады Н.П. Мамонтову исключал возможность участия «чехословаков» во внутренних русских делах. Он считал, что следовало придерживаться принципа, согласно которому армия могла быть использована лишь против внешнего врага[88]. Однако среди чехов существовала группа лиц, выступавших против провозглашенной ЧСНС политики «невмешательства». В письме в редакцию «Чехословака» они писали о желании отстаивать «славянскую честь» посредством «уничтожения гидры анархии» и «установления сильного национального правительства в России»[89].

Революция, разразившаяся в конце октября 1917 г.[90], в результате которой к власти пришли большевики, поставила чехов перед дилеммой – встать на защиту Временного правительства или же занять выжидательную позицию и наблюдать за происходящим со стороны. Если в номере «Чехослована» от 29 октября говорилось о готовности поддержать «законное правительство, выдвинутое всей страной», то в соглашении руководства Отделения с командованием Киевского военного округа указывалось на «невмешательство чехословацких частей в вооруженную борьбу на стороне какой-либо политической партии»[91]. Двойственность занятой позиции позволила использовать чешско-словацкие подразделения в Киеве 28-30 октября во время уличных боев юнкеров с рабочими и солдатами, сторонниками Советов.

1 ноября на страницах газеты «Ческословенски вояк» появилось экстренное сообщение за подписью П. Максы. В нем был выражен протест против использования чешско-словацких частей в политической борьбе: «29 октября утром появилась в Киеве часть чешско-словацкого войска из прифронтового района, приведенная помощником комиссара Юго-Западного фронта Григорьевым. Эта часть была приведена без согласия ЧСНС и в особенности без моего согласия как уполномоченного»[92].

Наличие двух точек зрения на данный вопрос уходило своими корнями в бытовавшее в среде чехов разделение на два условных лагеря – «западников» и «русофилов». Последние в лице представителей консервативно-монархического крыла русских чехов (Ф. Дедина, Г. Зивал) после октябрьских событий в Киеве безуспешно прилагали усилия по набору чехов и словаков для военного выступления против большевиков. Позже Дедина писал, что «в то время наше войско могло спасти российскую империю, поскольку Красная армия ещё не была так сильна»[93].

В свою очередь, позицию, т.н. западников, озвучил Масарик в обращении к Чешскому комитету в Москве. В нем однозначно говорилось о «сохранении нейтралитета ко всему, что происходит, и по отношению к тому, что ещё может в русских условиях внезапно возникнуть»[94]. Р. Сак считает, что подобная точка зрения, которая в дальнейшем стала основой генеральной линии политики чехов и словаков, фактически означала уступку славянской России большевикам. По его мнению, их успех напрямую был связан с немецкими интересами, что полностью шло вразрез со смыслом чешского русофильства. Ученый заключает, что победа большевизма стала следствием битвы чехов за самостоятельность[95].

Отношение Масарика к внутренним политическим распрям в России было объяснено им в одном из писем Милюкову. Последний, от лица генерала М.В. Алексеева, просил разъяснить позицию чешского лидера относительно возможности использования чешско-словацкого войска против большевиков. В своем развернутом послании среди причин отказа Масарик приводил следующие аргументы: недоверие к монархическому режиму в России, обреченность партий кадетов и эсеров и отсутствие веры в успех белых генералов[96]. И. Савицкий отмечает, что хотя Масарик не любил В.И. Ленина и его сторонников, но относился к ним лучше, чем к приверженцам царизма, поскольку те не могли предложить варианты развития, соответствующие духу времени. Он смотрел с интересом на большевиков, провозглашавших лозунги построения индустриального общества, желая увидеть конечный результат[97].

В целом, проблема большевизации настроений в России занимала умы чехов. Главную причину прихода к власти крайне левых элементов они видели, прежде всего, в необразованности, неграмотности и невежественности основной массы населения России – крестьянства.  В трактовке чешских наблюдателей событий, крестьяне, испытывая сильное желание поквитаться со своим прежним угнетателем-помещиком, не понимали до конца революционных лозунгов и ставили на первое место исключительно собственные интересы. А они заключались в желании заполучить кусок пашни хозяина, на котором им до этого приходилось работать[98].

Показательна позиция военнопленного Ванека. Он писал, что «русские следовали своим инстинктам, которые основывались на сладости мести и соблазнительности минуты, когда они могли ограбить тех, кто когда-то обворовывал их»[99]. Главным виновником такого состояния умов в России чехи называли «царский абсолютизм», который взрастил внутренне пассивную массу людей. Они не стремились к новому, отличавшемуся от установленных канонов. Поэтому русский человек, столкнувшись с передовыми европейскими движениями, не мог адекватно их проанализировать, взять на заметку наиболее полезное и отказаться от ложных ценностей, как это делали европейцы. Те же деятели, которые владели политической практикой и обладали действенной программой, мало знали собственный народ[100].

Что касается чехов, то можно согласиться с точкой зрения А. Брюмера. Он считает, что разложение армии и ослабление России вели к «затуханию русофильства» у пленных и добровольцев в формирующемся войске[101]. Это мнение подтверждается наблюдением Ванека, который писал: «До тех пор, пока русский солдат воевал, видели в нём светоча, спасителя славян. Не замечали ничего плохого. В наших разговорах мы фантазировали о нем как о подобии св. Георгия, который способен поразить германского змея». Далее он отмечал, что как только русский солдат заявил, что не собирается воевать, на страницах «Чехослована» стали появляться заметки, что «солдат этот был самый что ни на есть обычный, и что не было разницы между русскими и остальными славянами, перестали их называть „земляками“ и начали сравнивать со зверьем»[102].

Помимо прочего, большое влияние на восприятие новой политической силы в России оказывало её отношение к чешско-словацкому вопросу. Стоит отметить, что идеологи большевиков поначалу в своих взглядах не придерживались линии о необходимости предоставления чехам и словакам государственной самостоятельности. Л. Троцкий считал, что расчленение Габсбургской монархии привело бы к возникновению экономически «нежизнеспособных» государств, которые, будучи оторванными от прежних экономических контактов, не имели бы силы для сопротивления германской экспансии. Он предлагал перестроить архаическое здание австро-венгерской государственности по «швейцарскому образцу». По его мнению, «это не только сделало бы Австро-Венгрию неуязвимой, но и превратило бы её в очаг непреодолимого притяжения всех национальных осколков, расположенных по её периферии»[103].

В осенние месяцы 1917 г. революционные настроения среди чешских военнопленных стали серьезной опасностью для всего движения сопротивления. Призыв большевиков к скорейшему заключению мира упал на плодородную почву. Желание скорейшего окончания войны и отправки домой противоречило устремлениям ЧСНС, направленным на продолжение борьбы с Австро-Венгрией до победного конца.

После Октябрьской революции Отделение ЧСНС для России, спасаясь от стремительно распространявшегося влияния большевистских идей, переселилось из Петрограда в Москву и через короткое время в Киев, где после провозглашения 7 ноября III Универсала полнота власти на территории Украины перешла Центральной Раде. Однако и здесь «красные идеи» получили широкую поддержку масс. К концу 1917 г. в чешско-словацкой социал-демократической организации насчитывалось 10 тыс. человек[104].

Захват власти большевиками уничтожил легитимный центр в Петрограде, с которым Отделение и Масарик вели переговоры о судьбе чешско-словацких частей в России. Это обстоятельство также стало дополнительным стимулом задуматься о переводе корпуса во Францию и его признании частью французской армии для многих из тех, кто прежде не рассматривал этот план как серьезную перспективу. Проекты переброски чешских армейских отрядов на Западный фронт существовали и прежде[105]. Такие инициативы рассматривались, в основном, как вспомогательный инструмент, важный для ознакомления европейской общественности с чешско-словацким вопросом.

12 ноября Масарик направил директиву Чешско-Словацкому корпусу, в которой указывал на необходимость заключения соглашения с Францией. В тот момент он ещё считал, что путь через Сибирь будет исключен в виду дороговизны. Вместо этого предлагался вариант эвакуации корпуса через Архангельск[106]. Во время выступления на пленарном заседании Отделения, называя «русский кризис – раной для всех», лидер ЧСНС поставил перед войском цель «возвратиться домой». Помимо прочего, ставилась задача установления партнерских взаимоотношений с правительством Украинской Народной республики (УНР), уже по той причине, что Чешское войско находилось на его территории.

На страницах газет поддерживалось стремление народов России к «индивидуализации», что в дальнейшем могло привести к созданию «федерации русских республик». Р. Медек писал, что «украинская конституция являлась продолжением идеи о братском единении всех славянских народов»[107]. Т.Г. Масарик на пленарном заседании Отделения указывал на необходимость формирования позитивных отношений между чехами и украинцами на всех уровнях жизни[108].

В конце декабря между ЧСНС и руководством УНР было заключено соглашение, согласно которому чешско-словацкое войско, являвшееся до этого частью русской армии, переходило в подчинение украинским военным властям. Такая договоренность была продиктована тем, что Центральная Рада провозгласила курс на продолжение войны с Австро-Венгрией. Безусловно, подобная решимость позволяла чехам и словакам возобновить борьбу против династии Габсбургов. В договоре также рассматривался вариант «выхода УНР из положения воюющей стороны с Центральными державами». При таких обстоятельствах чешско-словацкому войску предоставлялась возможность беспрепятственно покинуть пределы Украины[109].

Параллельно с переговорами с Центральной Радой чехи вели консультации с представителями Военного министерства Франции. Их итогом стало соглашение от 25 декабря, в котором оговаривались принципы организации и деятельности чешско-словацких частей в составе французской армии[110]. Изначально сведения о переходе войска в подчинение французов и его автономизации не афишировались. Однако после того, как 12 января 1918 г. стало известно о готовности УНР заключить мир с Центральными державами, Отделение ЧСНС для России приняло решение обнародовать этот документ, 15 января это было сделано[111].

Таким образом, был изменен правовой статус корпуса. Как отмечает Недбайло, на территории империи появилось иностранное вооруженное формирование ещё юридически не существующего государства, входящее в состав армии одной из стран Антанты[112].

Можно заметить, что в январе 1918 г. руководству чешско-словацкого воинского формирования удалось уйти из-под опеки страны, которая уже мало в чем могла содействовать нарастающим запросам чехов и словаков. Оно устремилось занять особое место в сфере интересов Франции, которая была готова поддержать потенциал национального движения. Таким образом, большинство чехов и словаков, которые ранее, вне зависимости от политической принадлежности, связывали решение чешского вопроса с Российской империей, в конце 1917 – начале 1918 гг. выступили за смену внешнеполитической ориентации. Отрешение от прежних установок было продиктовано полной безнадежностью курса, проводимого российскими политиками. Принципиальный отказ от вовлечения чехов и словаков в партийную борьбу на территории империи был логичным и обоснованным. Он означал переход на новый уровень национально-политических взаимоотношений со странами Антанты. Этот подход, в свою очередь, в дальнейшем принес Чешским землям и Словакии независимость.

Подтверждением правильности выбранного курса стал Брест-Литовский мирный договор (3 марта 1918 г.) между большевиками и Центральными державами. В его главах, несмотря на все заверения революционеров о праве народов на самоопределение, не было ни слова как о независимости чехов и словаков, так и о возможном улучшении их положения в рамках Австро-Венгерской империи[113].

В своих действиях советское правительство во главе с В.И. Лениным руководствовалось стремлением осуществить социалистическую революцию на территории России, и поэтому было готово пойти на любые унизительные требования со стороны немцев. В таких обстоятельствах вожделения и требования чехов уже точно не могли приобрести реальное воплощение. Это было доказательством обоснованности курса Масарика.

Необходимо ещё раз отметить чрезвычайную важность русской революции, которая оказала ключевое воздействие на трансформацию чешско-словацкого вопроса в годы Первой мировой войны. Несомненно, став новой главой в мировой истории, она явилась прологом возникновения на карте Европы новых государств; послужила спусковым  механизмом, государственности великих империй. Сложно спрогнозировать возможное развитие чешско-словацкой проблематики в рамках империи Романовых без событий 1917 г. Однако с уверенностью можно утверждать, что история увидела бы совершенно иное развитие событий. Скорее всего, они не были бы настолько впечатляющими и соответствующими желаниям чехов и словаков, как это произошло осенью 1918 г.


[1] Пукиш В. Чехи Северного Кавказа: годы и судьбы. 1868-2010. С. 11.

[2] Ведерников М. Становление политических институтов русских чехов в начале Первой мировой войны // Славянский альманах. № 3-4. 2016. С. 149.

[3] Надежды чехов, между тем, не покидали их, поскольку представители власти не были однородны в своих взглядах на возможное расширение этого славянского формирования. Существовавшие разногласия между военными и сотрудниками дипломатического ведомства оставляли возможность, что их предложения будут удовлетворены. Если Ставка и Генштаб склонялись к одобрению чешского проекта, видя в новом формировании потенциал для развертывания успешных боевых действий на фронте, то для внешнеполитического ведомства существовал приоритет иного ряда обстоятельств. На этом этапе помимо объективно сложно решаемых национально-государственных задач, выдвигаемых чехами, были обстоятельства (соблюдение международного права, выполнение договоренностей с союзниками, политические последствия для самих бывших иностранных подданных, тем более военнопленных, решивших вступить в ряды Чешского войска), которые делали притязания чехов недопустимыми

[4] Как известно, 23 февраля были организованы забастовки и митинги в честь Международного женского дня. Власти вывели на улицы войска, но приказ стрелять в демонстрантов был отдан лишь 26 февраля. Вечером после расстрелов митингующих петроградский гарнизон перешел на сторону восставших. 1 марта остатки верных правительству войск сложили оружие. Николай II, узнав о волнениях в столице, двинул с фронта надежные войска. Однако М.В. Алексеев, считая, что революция уже победила, приказал приостановить движение войск на столицу. 2 марта император Николай II подписал отречение за себя и за сына Алексея в пользу брата Михаила. См.: Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914-весна 1917). М., 2003; Никонов В.А. Крушение России. 1917. М., 2011

[5] Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 15.02. 1917.

[6] Пученков А.С. В.В. Шульгин и падение монархии в России // Величие и язвы Российской империи. Международный научный сборник к 50-летию О.Р. Айрапетова. М., 2012. С. 401.

[7] Pichlík K. Deník Zdeňka Rejmana. Rejmanový deníkové záznamy 23. zaří 1916 – 18. března 1917 //  Historie a vojenství. Časopis Historického ústavu Armády České republiky. Praha 49. č. 3. 2000. S. 686.

[8] Чешско-словацкий (Чехословацкий) корпус (1914-1920). Документы и материалы. Т. 1. Чешско-словацкие воинские формирования (1914-1917). М., 2013. № 333. С. 646.

[9] Там же. № 338. С. 662.

[10] Там же. № 358. С. 700.

[11] Korespondence T.G. Masaryk – Slované, Poláci, Rusove a Ukrajincí. 1. svazek. Praha. 2015. T.G. Masaryk P.N. Miljukovovi z 18.03.1917. Dok. č. 243. S. 451.

[12] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 358. С. 699.

[13] Временный комитет Государственной думы – высший чрезвычайный орган государственный власти, образованный 27 февраля 1917 г. Перед ним ставились задачи «восстановить государственный и общественный порядок» и «создать новое правительство».

[14] Korespondence T.G. Masaryk – Slované… Dok. č. 243. S. 452.

[15] Rusko: od teokracie k demokracii // T.G. Masaryk. Válka a revoluce. Články-memoranda-přednášky-rozhovory. Praha. 2008. Sv. 2. S. 68.

[16] Ibid. S. 69.

[17] Цит. по: Savický I. Osudová setkání. Češi v Rusku a rusové v Čechach (1914-1938). Praha. 1991. S. 46.

[18] ЧешскоСловацкий (Чехословацкий) корпус№ 12. С. 65.

[19] VHA. F. SČSnR. К. 15. Декларация общего собрания представителей чешско-словацкой колонии в Москве. 25.03.1917.

[20] Stuchl K. Z Hradešic do Vladivostoku a zpět. Válečný deník legionáře. Praha. 2014. С. 109.

[21] Dojem „nezasvěcených” // Čechoslovák. roč. 3. č. 88. 8.04.1917. S. 5.

[22] Российский государственный исторический архив. Ф. 909. Оп. 1. Д. 460. Л. 1.

[23] Všem česko-slovenským spolkům sdruženým ve Svazu, a všem českým lidem na Rusi, zejména zajatcům // Čechoslovák. roč. 3. č. 86. 21.03.1917. S. 3.

[24] Pohled z dola (mínění zajatce) // Čechoslovák. roč. 3. č. 90. 20.04.1917. S. 1.

[25] VHA. F. SČSnR. К. 17. Письмо П.Н. Милюкову от организация чешских и словацких военнопленных в Тюмени.

[26] РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. Д. 98. Л. 74.

[27] Там же. Л. 74-79.

[28] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 342. С. 668-671.

[29] Там же. № 353. С.690-691.

[30] Фирсов Е. Борьба за политическую ориентацию чешской и словацкой колоний в 1915-1917 гг. Масарик или Дюрих? // Версаль и новая Восточная Европа. М., 1996. С. 125.

[31] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 338. С. 664.

[32] VHA. F. SČSnR.  17. Телеграмма Т.Г. Масарика В. Вондраку от 24.03.1917.

[33] … do minulosti // Čechoslovák. roč. 2.  č. 87. 30.03.1917. S. 1-2.

[34] Bejl J. Deník legionáře. Autentické svědectví účastníka tažení čs. legií Ruskem. Praha. 2013.  S. 131.

[35]  Ibid.

[36] Bouček B. Prosím, aby zápisník byl odevzdán mé ženě jako pozůstalost. Praha. S. 117.

[37] Vaculík J. Václav Vondrák — český Cavour… S. 119.

[38] ЧешскоСловацкий (Чехословацкий) корпус№ 339. С. 664-665.

[39] РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. Д. 129. Л. 123.

[40] Там же. Л. 128-132.

[41] Клеванский А. Чехословацкие интернационалисты и проданный корпус. Чехословацкие политические организации и воинские формирования в России. 1914-1921 гг. М., 1965. С. 70.

[42] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 345. С. 675-676.

[43] Там же.  № 347. С. 679.

[44] Клеванский А. Указ. соч. С. 70.

[45] Серапионова Е.П. Союз чешско-словацких обществ и политика России в годы Первой мировой войны // Acta historica Posoniensia XXV. Ruská politika na euroázijskom kontinente v moderných dejinách. Bratislava. 2014. С. 73.

[46] Организации военнопленных разделялись на: 1) организации в лагерях и сборных пунктах военнопленных; 2) организации военнопленных, находящихся на работах. Отдельно проживающие чехи и словаки причислялись к ближайшим по расположению объединениям. Организации, насчитывающие более ста человек, были представлены пятичленным комитетом в составе председателя, его товарища, секретаря, казначея. Руководство избиралось всеобщим голосованием всех членов группы абсолютным большинством голосов. См.: Революционные стремления чешскословацкого народа. Пг. 1917. С. 37.

[47] VHA. F. SČSnR.  К. 7. 1917 sjezd.

[48] Z kijevského sjezdu // Čechoslovak. roč. 2. č. 93. 30.04.1917. S. 1.

[49] České veřejnosti // Čechoslovan. č. 16. S. 2.

[50] Maxa P. Otevřený list p. dr. Václavu Vondrákovi v Kijevě // Čechoslovak. roč. 2. č.  89. 15.04.1917. S. 6.

[51] Vaculík J. Václav Vondrák — český Cavour. K počátkům zahraničního odboje v Rusku 1914-1917. // Slovanský přehled. Review for Central and Southeastern European History. LXXXIV. 1998. S. 119.

[52] Hašek, J. Klub českých Pickwiků, // Revoluce, 23. 4. (6.5.) 1917

[53] Věstnik Ústředního sdružení Čechů a Slováků z Ruska. roč. 16. č. 2. 1935-1936.

[54] Bejl J. Op. cit. S. 145.

[55] Nový list // Čechoslovák. roč. 3. č. 93. 30.04.1917. S. 3.

[56] VHA. F. SČSnR.  К. 7. 1917 sjezd. Pracovní schůze. 24.04.1917.

[57] Цит. по: Pavlík J. Otakar Červený. Mecenáš československých legií v Rusku. Praha. 2014. S. 117.

[58] VHA. F. SČSnR.  К. 7. 24.04.1917.

[59] Также были избраны: секретарями – Й. Клецанда, И. Маркович. Членами организационно-финансовой комиссии: В. Гирса, А. Вельц, Ф. Рикси, Ф. Шнепп, И. Орсаг, Й. Йиндржишек, Р. Медек, Я. Шпачек, 2 представителя Юго-Западного края. Членами Военной комиссии – А. Айзенбергер, Б. Боуска, И. Ежек, В. Дакснер, Ф. Чеговский, Ф. Блага. Членами комиссии по делам военнопленных: П. Макса, В. Халупа, М. Мишкоци, В. Ваничек, И. Давид, И. Кысела. Членами информационно-пропагандистской комиссии: И. Кудела, И. Есенский, Б. Павлу, В. Гурбан.

[60] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 349. С. 682.

[61] Секретарями Союза был избран Велеховский, Патейдл, казначеем Ванча. В совет при Союзе были избраны Гоужвиц, Глосс, инженер Плацак, Шнепп, Руппельдт; запасными членами – Кратохвил, Шилган, Кашпар. Состав Союза был обновлен полностью, ни один из членов предыдущего Союза не был избран повторно.

[62] Обширные статьи, посвященные съезду в Киеве, появились на страницах значительного количества периодических издания: «Биржевых ведомостях», «Речи», «Утро России», «Единстве», «Вечернем времени», «Русских ведомостях», «Киевлянине» и др.

[63] VHA. F. SČSnR.  К. 7. Pracovní schůze. 28.04.1917.         

[64] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 352. С. 687-688.

[65] Ненашева З.С. Введение // Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… С. 24.

[66] VHA. F. SČSnR.  К. 7. Политическая резолюция чешско-словацкого съезда.

[67] Vaněk K. Charašo pán, da? Zápisky všelijakého vojáka (1914-1919). Praha. 2013. S. 213.

[68] Galandauer J. 2.7.1917. Bitva u Zborova. Česká legenda. Praha. 2002. S. 24.

[69] ЧешскоСловацкий (Чехословацкий) корпус… №397. С. 768.

[70] Там же№ 358. С. 699-701.

[71] Там же. № 362. С. 704.

[72] Ненашева З.С. Введение // Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… С. 25; № 384. С. 729-746.

[73] Památce pětiletého výročí bitvy u Zborova: 1917-2.VII.-1922. Brno. 2007. S. 36.

[74] К 1 ноября 1917 г. число явных и «скрытых» дезертиров исчислялось цифрой более чем 2 млн. человек. См.: Головин Н.Н. Россия в Первой мировой войне. М., 2006. С. 239.

[75] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 389. С. 749.

[76] Там же.  № 415. С. 787.

Там же. № 419. С. 791. В октябрьском отчете комиссии по набору Отделения ЧСНС отмечалось, что 150-ти эмиссарам, посетившим 1924 мест нахождения военнопленных, где проживало 38 618 и 8 653 чехов и словаков соответственно (47 271), удалось завербовать 6144 добровольца. Как указывалось в докладе, из них 5903 человека до их приезда не были вовлечены в чешско-словацкую акцию или вообще не были о ней информированы. Исходя из полученных данных, которые подтверждались сообщениями, получаемыми от остальных 150 эмиссаров, находившимися ещё в пути, сотрудники Отделения ставили под сомнение возможность нахождения на территории России 250 тыс. пленных чехов и словаков

[77]  Čechoslovak. roč. 3. č. 113. 6.10.1917.

[78] Bejl J. Op. cit. S. 149.

[79] Ibid. S. 175, 179.

[80] РГИА. Ф. 1284. Оп. 187. Д. 98. Л. 83.

[81] První plenární schůze odbočky Československé národní rady // Čechoslovak. roč. 3. č. 109. 2.09.1917. S. 2.

[82] Государственный архив Российской федерации. Ф. 539. Оп. 1. Д. 2265.

[83] Трагедия чехов // Киевлянин. № 166. 13.07.1917.

[84] Славянские тревоги // Киевлянин. № 170. 18.07.1917.

[85] Метелька И.. Что ждем от русских социалистов? // Čechoslovák. roč. 2.  č. 101. 20.06.1917. S. 1.

[86]  Pavlů. B.V těžkých chvílích // Čechoslovák. roč. 2.  02.09.1917. S. 1.

[87] Ruská offensiva i ústup // Československý voják. roč. 1. č. 1-2. 19.09.1917. S. 5.

[88] ЧешскоСловацкий (Чехословацкий) корпус… № 455. С. 849.

[89] Там же. № 463. С. 858.

[90] Nový převrat v Rusku //  Čechoslovák. roč. 2. č. 116. 28.10.1917. S. 3.

[91] Цит. по: Клеванский А. Указ. соч. С. 129.

[92] Заявление чехо-словаков // Československý voják. 1.11.1917. Экстренный выпуск.

[93] Dědina F. Pravda o českém odbojí. Praha. 1920. S. 23.

[94] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 470. С. 864.

[95] Sak R. Anabáze. Drama československých legionářů v Rusku (1914-1920). Jinočany. 1996. S. 19-21.

[96] Фирсов Е.Ф. Формирование геополитических установок Масарика в России // Тезисы докладов международной конференции: «Т.Г. Масарик и Россия». С. 59.

[97] Savický I. Op. cit. S. 40.

[98] Stuchl K. Op. cit. S. 111.

[99] Vaněk K. Op. cit. S. 264.

[100] Medek R. Kyjevské dni // Československý voják. roč. 1. č. 5. 15.11.1917. S. 2-3.

[101] Brumer A. Rusko a «naše osvobození». Význam válečného rusofilství a vztahu k carskému Rusku za Velké války a v meziválečném období // Slovanský přehled. Review for the History of Central, Eastern and Southeastern Europe. 98. č. 5. 2012. S. 496.

[102] Vaněk K. Op. cit. S. 260.

[103] Троцкий Л. Сочинения. — Серия III. Война. — Т. IX. Европа в войне (1914-1918). М., 1927.

[104] Ружечка В. История Чехословацкого корпуса. Июнь 1918. // Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… С. 907.

[105] За все предшествующее время во Францию было отправлено через Архангельск около 2 тыс. чехов.

[106] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 481. С. 879.

[107] Medek R. Kyjevské dni // Československý voják. roč. 1. č. 5. 15.11.1917. S. 2-3.

[108] O naší politické situaci. Výtah z řeči prof. Masaryka na plenární schůzi OČNR 1. prosince 1917 v Kyjevě // Čechoslovak. roč. 2.  č. 117. 23.10.1991. S. 1-2.

[109] Чешско-Словацкий (Чехословацкий) корпус… № 499. С. 895-896.

[110] Там же. № 500. С. 901.

[111] Документы и материалы по истории советско-чехословацких отношений. Т. 1. Ноябрь 1917 г.-август 1922. М., 1973. № 22. С. 42.

[112] Недбайло Б.Н. Чехословацкий корпус в России (1914-1920 гг.) (Историческое исследование): Дис. канд. ист. наук. М., 2004. С. 46.

[113] Dérer I. Antifierlinger II: politické pamäti 1914-1938: štátna zahraničná politika Masarykovho odbojového hnutia a prvej republiky. Bratislava. 2016. s. 117.